Диалог и его применение в романе Ф.М. Достоевского “Бесы”

План:
Введение
1. Теоретические аспекты изучения диалога
1. Общая характеристика диалога
2. Диалог как часть авторского произведения
3. Типология диалогов
1. Анализ различных видов диалога и их применение в романе Ф.М. Достоевского “Бесы”.
2.1 Диалог- объяснение и его использование в романе “Бесы”
2.2 Диалог- допрос
2.3 Применение диалога-поединка в романе.
2.4 Диалог-исповедь в романе "Бесы".
2.5 Использование диалога-спора в романе.
2.6 Диалог полного взаимного понимания
2.7 Смешанный диалог в романе "Бесы".
2.8 Использование диалога-ссоры.
Заключение
Список литературы

Введение
Среди обширного круга лингвистических проблем, особо выделяется связь их с теорией диалога. Эта теория шире, нежели обычные условные рамки языкознания.
Всякое наше представление о взаимодействии, контакте или коммуникации связано с диалогом. Поэтому неудивительно, что именно к диалогу мы проявляем столь много внимания, когда рассматриваем человеческие отношения.
Человеческая речь представляет собой такой вид деятельности, которая учитывает в себе теоретические достижения психолингвистики и социальной психологии. На основе этого представления и сформировался современный комплексный подход к теории диалога, отражающий его связь с другими областями знания. В обществе наблюдается большое количество различных видов взаимодействия отдельных его членов. Эти взаимодействия отличаются друг от друга целями и условиями общения, и в зависимости от них различается использование имеющихся в общенародном языке средств, что предопределяет коммуникативную функцию языка. Эта функция реализуется по-разному в зависимости от различных условий, в том числе, от функционально-стилистических разновидностей языковой системы.
Основной формой разговорной функционально-стилистической разновидности общенародного языка, в которой наиболее ярко проявляется его коммуникативная функция, является диалогическая речь. Это происходит потому, что именно в ней происходит непрерывное взаимное общение людей, в процессе которого оформляется сообщение.
Вся жизнь людей в быту, на работе, в средствах массовой информации и компьютерных сетях связана с диалогом.
Диалог составляет и определенную часть текста художественных произведений, будь то эпическое повествование или драматическое произведение. Причем, в последнем он играет доминирующую роль. Также следует отметить диалог как самостоятельный жанр, использующийся в философии и публицистике, примером чего могут служить диалоги Платона.
Имеющийся обширный материал различных языков, устной речи, художественных произведений стал основой для широкого изучения диалогической речи, как в русском, так и в зарубежном языкознании. Однако нужно заметить, что эта область знания все еще не является полностью исследованной.
Как правило, при исследовании использования диалога в художественных произведениях обращаются к драматическим произведениям, в которых повествование выстроено в форме преимущественно единого диалога (или нескольких диалогов) перемежающегося отдельными авторскими замечаниями.
В основу исследования для данной работы положен роман Ф.М. Достоевского “Бесы”. Вследствие особой “полифоничности”, которой обладают, по словам М.М. Бахтина произведения Достоевского, этот роман является превосходным эпическим материалом для исследования диалогической речи.
Основной целью данной работы является определение основных закономерностей, согласно которым используется диалог в произведениях Достоевского. Помимо этого, нужно выявить различные типы диалога, а также попытаться определить границы общеязыкового и индивидуального авторского использования диалога в устной речи героев, используемой в эпических прозаических произведениях, в данном случае, в романе “Бесы”.

1. Теоретические аспекты изучения диалога
1. Общая характеристика диалога
С конца с конца 40-х – начала 50-х годов в мире и в нашей стране начал пробуждаться большой интерес к теории диалога, вопросы диалога начали активно прорабатываться на основе богатейшего материала разных языков. В России основоположниками теории диалога стали такие языковеды, как Л.П. Якубинский, В.В. Виноградова, М.М. Бахтина и другие.
Диалог сам по себе представляет сложный материал, далеко не ограничивающийся каким-то одним аспектом. Об этом свидетельствует огромное количество исследовательских работ в этой области.
Сам диалог представляет собой своего рода воплощение языка в конкретных и специфических средствах. Это особая форма речевого общения, в которой проявляется речевая деятельность человека, а также форма существования любого языка.
Анализируя диалог как форму речевого общения, исследователи, прежде всего, обращаются к возникшей в результате процесса говорения, то есть осуществления диалогической речи, речевой структуре. Также изучению подвергаются и условия, которые стали причиной возникновения и протекания речи в конкретной ситуации.
Помимо всего прочего, на круг вопросов, поднимающихся в рамках проблемы диалога, оказывает влияние общественная функция языка и ее изучение. Все аспекты изучения диалога тесно связаны между собой, и кроме того, явление диалога в той или иной степени привлекается в любой области лингвистической науки.
Так что же такое диалог?
Диалог, по мнению всех исследователей, должен обладать определенными характеристиками. Прежде всего, это наличие как минимум двоих собеседников, непосредственно между которыми происходит обмен речевыми высказываниями. Также в диалоге должен присутствовать непринужденный характер речевой обстановки. Обязательна для диалога смена говорящих лиц, то есть должна наблюдаться попеременная адресация речи. При этом в процессе диалога происходит одновременная подготовка собственных высказываний, их реализация и восприятие своей речи и речи собеседника на слух. Во время диалога происходит постоянное изменение языковой ситуации.
Большое значение в диалоге имеют невербальные выразительные средства языка, такие как жесты или мимика говорящих. Еще Л.П. Якубинский в своих работах писал, что язык представляет собой разновидность человеческого поведения, является фактом психологическим, своего рода проявлением человеческого организма, а также фактом социологическим, то есть зависящим от совместной жизни организмов в условиях взаимодействий. Таким образом, уже при создании первых работ в области лингвистических проблем, исследователи принимали речь за один из видов деятельности человека.
Но следует заметить также и то, что как форма речевого общения диалог зачастую сопоставляется с монологом.
Для того, чтобы разделить эти понятия, Л.П. Якубинский определил характерные черты диалога, как то быстрый обмен взаимообусловленными высказываниями-репликами без предварительного обдумывания, при зрительном и слуховом восприятии собеседника, и монолога (длительное письменное или устное высказывание одного лица). Он особо отметил то, что в живой речи трудно четко разграничить монолог и диалог, эти два явления тесно переплетаются между собой, образуя ряд явлений переходных.
Примером подобных переходных явлений может служить беседа в обстановке досуга. Такой род беседы отличается более медленным темпом речи, для него характерна большая величина компонентов, а также большая обдуманность речи, чего не наблюдается при быстром темпе разговора.
Диалог легко вписывается в представление о речевом общении, о сотрудничестве при речевой деятельности, в то время как монолог требует специального объяснения как формы речи, существующей наряду с диалогом. Тезис Л. В. Щербы о том, что “подлинное свое бытие язык обнаруживает лишь в диалоге”, разделял Л.П. Якубинский, говоривший о естественности диалога и искусственности монолога. В. В. Виноградов писал, что монолог – не данность языка, а продукт индивидуального построения. Вопрос о характере соотношения диалога и монолога пока не нашел единого решения.
Попытки выйти за рамки дихотомии “диалог – монолог” имеют то преимущество, что позволяют определить место “промежуточных” явлений (письменных и устных объявлений, книги, стихотворения, записной книжки, выступления по радио и телевидению, дневника и пр.). А.А. Холодович с учетом различных комбинаций таких признаков, как средства выражения речевого акта, наличие или отсутствие партнера, взаимность или односторонность высказываний, число участников, контактность или отсутствие контакта при общении, выделяет более 30 типов речи и не противопоставляет понятия диалога и монолога, полагая, что, используя традиционные термины, к монологу можно было бы отнести лишь редкие виды высказываний (дневник, записная книжка). В результате понятие диалога предстает здесь в широком смысле, охватывая почти все случаи речевой деятельности. Р.А. Будагов считает, что при выделении разнообразных типов речи необходимо учитывать и содержательную сторону высказывания и, кроме того, к типологии речи следует подходить исторически.
При переводе проблемы “диалог – монолог” в плоскость конкретного изучения языковых структур с соотношением этих двух явлений связан вопрос о размере и вообще специфике реплики. Р.Р. Гельгардт считает, что основным признаком различения диалогической реплики и монолога можно признать степень самостоятельности высказывания (автосемантичность монолога, синсемантичность реплики диалога).
Все особенности диалога – речевой структуры связаны с его спецификой как образования, возникающего в результате перемежающейся, главным образом устной спонтанной речи собеседников, происходящей в определенных условиях.
Сама природа диалога предполагает его сложность. Размеры диалога теоретически безграничны, и его нижняя граница может показаться открытой. Однако фактически каждый диалог имеет начало и конец. Единство диалога в его смысле, теме, содержании. Диалог – средство выражения логической цепи взаимосвязанных по содержанию сочетаний мыслей-суждений, речевое построение, в котором два говорящих как бы создают одну мысль, структура, где тема распределяется между двоими. Специфика диалога как сложного единства самым тесным образом связана с его тематической цельностью, с характером развития содержания, с движением мысли.
В качестве единицы диалога Н.Ю. Шведова определила диалогическое единство. Это понятие прочно вошло в теорию диалога. Исследуются диалогические единства различных структур, включающие два и более высказываний – реплик. Вопрос о границах диалога и его внутренних структурных особенностях связан с различием понятии диалога как целостной структуры и диалогического единства.
Реплика как компонент диалогического единства и диалога в целом имеет двуплановый характер, совмещая в себе значения акции и реакции, в результате чего диалог и представляет собою сложную цепь взаимосвязанных высказываний. С исследованием диалога как сложного речевого комплекса, в состав которого зачастую входит цепь переплетающихся или параллельных реплик нескольких лиц, связано выделение разных структурных типов диалога (парный диалог, параллельный диалог, полилог).
Исследование диалога невозможно без учета целого ряда внеречевых моментов: цели и предмета высказываний, степени подготовленности говорящих, отношений между собеседниками и отношения их к высказанному, конкретной обстановки общения. Характер диалогической речи определяется действием всех этих факторов в совокупности, и в результате конкретного проявления каждого из них создается диалог определенной структуры.
Отношение участников диалога к высказываниям как один из экстралингвистических факторов проявляется и в оценках говорящим формы чужой речи, являющихся своеобразным моментом регуляции процесса общения и отражающихся на структуре и характере диалога. Специфика диалога в огромной степени связана и с таким явлением, как степень подготовленности говорящего к речи. Л.П. Якубинский отмечал быстрый темп произнесения реплик и их смены как одно из свойств диалога, в ходе которого подготовка к высказыванию идет одновременно с восприятием чужой речи. Это отражается на структуре диалогических высказываний, являясь одним из факторов формирования его синтаксиса. На структуре диалога сказывается и степень осведомленности собеседников о предмете разговора. Л.П. Якубинский, подчеркивая, что понимание чужой речи определяется опытом собеседников, составляющим апперцепирующую массу говорящих, что каждое последующее говорение падает на подготовленную почву, указывал на большую роль догадки при тождестве апперцепиругощих масс собеседников. Общий опыт собеседников, его постоянные и преходящие элементы определяют возможность дешифровки при речевом обмене. Л.II. Якубинский приводит и мысль о том, что речь нуждается в слушателе, который понимает, “в чем дело”. Это обстоятельство не раз отмечали исследователи диалога, указывая но возможность подтекста в разговоре. Теория пресуппозицни, развиваемая современными исследователями номинативной сущности предложения, открывает большие возможности в изучении структуры диалога.
Дополнительным средством передачи информации при непосредственном общении служат мимика, жесты, различные телодвижения, социально обусловленные и соответствующие, как указывал Л.П. Якубинский, интеллектуальному и эмоциональному состоянию говорящего. Это коммуникативное средство в большой степени сказывается на построении диалогической речи и постоянно отмечается исследователями диалога, устной речи, занимает важное место в теории информации и исследовании знаковых систем. Однако специально применительно к диалогу этот вопрос остается мало исследованным.
Одной из важных сторон диалога является роль интонации в оформлении единства диалогических высказываний в составе сложной структуры и роль ее как информативного средства. Экспериментально-фонетические исследования на материале разных языков приводят к важным, иногда противоположным выводам относительно функций интонации как связующего элемента. Л.П. Якубинский говорил о соответствии интонации состоянию говорящего, на большую ее роль в выражении психологии собеседников указывала Е.М. Галкина-Федорук. Информативная и связывающая роль интонации в диалоге отмечается при анализе диалогических единств с репликами различного типа – повторами, подхватами, внимание исследователей привлекает своеобразие интонации при различном течении диалога. Разные функции интонации могут переплетаться, поскольку реплики одновременно представляют собой предложение (или соединение предложений) со своей внутренней интонацией и элемент диалога. Поэтому изучение интонационной стороны диалога важно для характеристики как диалогической структуры, так и функциональных особенностей предложения.
Действие всех внеречевых факторов в совокупности решающим образом отражаются на структуре диалога и прежде всего на его грамматических особенностях. Синтаксис диалога представляет серьезную область исследования. В работах Т.Г. Винокур, посвященных этому вопросу, отмечалось, что выбор определенных конструкций связан со спецификой устной речи и спецификой диалога как речевого взаимодействия. Эллипсис, простота синтаксического построения, употребление предложений различных функциональных типов, модальных слов, повторы, присоединительные конструкции и другие характерные черты, отмечаемые исследователями, обязаны своим происхождением в диалоге его специфике как особого речевого построения. Характерный для диалогических предложений порядок слов, своеобразное актуальное членение предложений в диалоге, связаны также с действием многообразных условий, в которых протекает диалог как воплощение устной перемежающейся речи.
К настоящему времени в литературе освещен ряд синтаксических явлений диалога в разных языках. Огромное значение имеет разработка теории и конкретные исследования русской разговорной речи. Диалог, протекающий в устной форме, не может не стать предметом внимания исследователей, занимающихся этим вопросом, и достижения в области изучения синтаксиса русской разговорной речи естественно становятся достижением теории диалога.
1.2. Диалог как часть авторского произведения
Проблема диалога в художественном произведении представляет особую громадную область теории диалога. В.В. Виноградов, указывая, что “речь художественных произведений складывается из разных типов монолога и диалога, из смешения многообразных форм устной и письменной речи”, ставил задачи изучения “конструирования типов художественной прозы за пределами бытового языкового материала”, уяснения “принципов сочетания разных форм речи в пределах монологических конструкций и принципов включения в них диалога”. Перу В.В. Виноградова принадлежит ряд исследований в этой области, диалог художественных произведений с разных сторон анализируется в работах Г.О. Винокура, Н.Ю. Шведовой, М.К. Милых и др. Организация текста художественных произведений разных жанров, историческое развитие приемов включения диалога в повествование – вопросы, освещаемые в ряде исследований и требующие дальнейшего изучения.
Проблема включения диалога в авторское повествование тесным образом связана с проблемой передачи явлений устной речи в литературных произведениях разных жанров. В языке художественной литературы, указывает Н.Ю. Шведова, “находят свое отражение самые разнообразные стороны языка, преломленные сквозь призму мировоззрения и мастерства писателя”.
Из всех форм прямой речи, используемых в художественной прозе, диалог в наибольшей степени отражает особенности бытового разговорного языка. В диалоге содержится более разнообразные, чем в авторском повествовании синтаксические конструкции, передающие живые интонации разговорной речи.
Диалог подразумевает установку на разговорную речь: большое количество разговорных выражений, просторечий, широкое использование эмоционально-экспрессивной лексики и синтаксических средств (простых и бессоюзных предложений), важная роль интонации. Все это несвойственно книжному стилю. Возникает противоречие между необдуманностью устной речи и взвешенностью письменной, ведь писатель тщательно отбирает языковые средства. Индивидуальный стиль автора – это первый аспект, который необходимо учитывать, отвечая на вопрос идентичности диалога в бытовой речи и художественной литературе. Кроме того, необходимо учитывать различие коммуникативных условий этих форм диалога. Внешние признаки естественного диалога нельзя переложить на диалог в художественной прозе. Здесь положение совсем другое: о диалоге в художественной литературе нельзя сказать, что он возникает при непосредственной коммуникации и предварительно не обдумывается, ведь хороший писатель взвешивает каждое употребляемое им слово. Высокая степень автоматизированности устно-разговорной речи и появление в ней стереотипный конструкций, стандартизирующей речь, вступают в противоречие со свойственной художественной литературе поисками точного изобразительного средства.
В художественном произведении диалог носит двойственный характер. С одной стороны, диалогическая речь предполагает обработанность ее автором, а, с другой стороны, – эта речь необходимо основана на живой разговорной речи. Автор художественного текста воспроизводит живую разговорную речь, что само по себе свидетельствует о том, что это воспроизведение не есть абсолютное повторение всего того, что есть в живой разговорной речи. Принципы непрямого отражения особенностей разговорной речи в составе художественного текста следует искать в тех требованиях, которые накладывает художественный текст. Не все “говоримое” в живой разговорной речи может быть отражено в художественном тексте.
В связи с тем, что разговорная речь требует кратких, неполных, простых конструкций, особую роль получают внеязыковые коммуникативные факторы: интонация, мимика, жестикуляция. В литературном произведении эти моменты отражены с помощью авторских ремарок.
Перед писателем ни в коем случае не стоит задача натуралистического, фотографического копирования разговорного языка, ведь гениальный писатель часто, взяв за основу разговорную бытовую речь, создает языковые нормы. В художественном тексте разговорная речь выполняет эстетическую функции, становятся элементом общеобразного строя произведения, его идейного содержания и в связи с этим претерпевает изменения. Качественное преобразование диалога обусловлено и специфическими художественными факторами, прежде всего стремлением к индивидуализации идиолекта персонажей, к использованию их речи в характерологической функции и к демонстрации собственно авторской стилистической активности.
Художественная обработка материала заключается не в изменении формы построения, не в отступлении от действующих правил языка, а в отборе того, что требуется для достижения тех или иных художественных целей. Обращаясь к разговорной речи, писатель-реалист берет соответствующих конструкций в их типической, “чистой” форме, освобождая их от случайного, индивидуального, то есть того, что является отступлением от языковой нормы.
Настоящим адресатом художественного диалога является читатель, до которого должен дойти определенный момент художественного замысла автора. Тема диалога возникает не стихийно, а по воле автора. Поэтому в художественном произведении реже, чем в действительности, встречаются разговоры, относящиеся к бытовым ситуациям и те части разговора, которые являются данью общественному этикету (приветствия, вопросы о здоровье и т.д.). Также в диалогах художественной речи практически не возникает ситуаций неловкости, пауз из-за отсутствия темы для разговора, столь часто возникающих в повседневной жизни.
Изучать явления живой речи на материале художественного произведения возможно с учетом того, что писатель, стремясь их отразить объективно, в то же время подчиняет это своим художественным задачам.
Таким образом, бытовой диалог и диалог художественный не являются и не должны быть тождеством. Однако сущность явления, основные языковые признаки, его характеризующие, в обоих диалогах остаются одинаковыми.
1.3 Типология диалогов
С ситуацией общения, отношением участников диалога к содержанию речи связан характер логико-смысловых отношений между частями диалогического единства, и в связи с этим выделяются различные типы реплик и типы диалога, устанавливается характер реакции, оценки говорящими фактов ситуации и речи, модальная характеристика диалога. В статьях, посвященных диалогу, П.Д. Арутюнова вскрывает стимулирующие и реактивные свойства реплик. Важно изучение особенностей обоих компонентов. Ряд исследований посвящен характеристике первого компонента единства, в других анализируется реплика ответная, но независимо от того, какой термин вынесен в название работы, исследователи не могут не анализировать элементы диалогического единства в их взаимосвязи. С стороны структурно-композиционной выделяются ответные реплики-подхваты, реплики-повторы и др. При этом внимание обращается на логико-смысловое значение реплики и соответствующее ее отношение к первому, стимулирующему высказыванию. Важнейшим видом диалогического единства в этом плане признается вопросно-ответный комплекс. Большое значение придается характеру реакций. В связи с этим выделяются реплики-противоречия, согласия, добавления, реплики, сопровождающие тему, переводящие тему в другую плоскость.
По характеру реакции определяются соответствующие типы диалога. Так, Е.М. Галкина-Федорук выделяет диалог-противоречие, диалог-синтез. В работе А.К. Соловьевой выделяется диалог-спор, диалог-объяснение, диалог-ссора, диалог-унисон. А.В. Чичерин выделяет следующие типы диалогов: диалог-допрос, основанный на внутреннем сопротивлении; диалог-исповедь, или монолог, насыщенный вставными новеллами, сочетающимися с короткими репликами интереса, понимания и сочувствия; диалог полного взаимного понимания; любовный диалог. К. Мегаева акцентирует внимание на следующих видах диалога (в ее работе речь идет о диалогах в романе Ф.М. Достоевского вообще и в романе “Бесы” в частности): исповедальный диалог, диалог-поединок; смешанный диалог, в котором присутствуют элементы исповеди, поединка и внутреннего монолога. В немецкой филологии выделяются следующие типы диалогов: “поэтические”, обладающие образностью, сопровождающие действие; прозаические, которые делятся на теоретико-познавательные (научные, “сократические”) и философские (обиходно-разговорный и характерологические).
2. Анализ различных видов диалога и их применение в романе Ф.М. Достоевского “Бесы”
2.1 Диалог-объяснение и его использование в романе “Бесы”
Диалог-объяснение является самым распространенным видом диалога в романе “Бесы”. Этот вид можно подразделить на диалог-выяснение, сходный с диалогом-допросом, и диалог-объяснение. Рассмотрим оба этих подвида.
Для примера диалога-выяснения приведем диалог между Кирилловым и рассказчиком, произошедшем в 3 главе I части романа.
“ – …я только ищу причину, почему люди не смеют убить себя; вот и все. И .то все равно (Кириллов).
– Как не смеют? Разве мало самоубийств? (рассказчик).
– Очень мало.
– Неужели вы так находите?
Он не ответил, встал и в задумчивости начал ходить взад и вперед.
– Что же удерживает людей, по-вашему, от самоубийства?
Он рассеянно посмотрел, как бы припоминая, об чем мы говорили.
– Я … я еще мало знаю… два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая, другая очень большая. Но и маленькая тоже очень большая.
– Какая же маленькая?
– Боль.
– Боль? Неужто это так важно… в этом случае?
– Самое первое. Есть два рода: те, которые убивают себя или с большой грусти, или со злости, или сумасшедшие, или там все равно… те вдруг. Те мало о боли думают, а вдруг. А которые с рассудка – те много думают.
– Да разве есть такие, что с рассудка?
– Очень много. Если б предрассудка не было, было бы больше; очень много; все.
– Ну уж и все?
Он помолчал.
– Да разве нет способов умирать без боли?
– Представьте, – остановился он передо мною, – представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову – будет вам больно?
– Камень с дом? Конечно, страшно.
– Я не про страх; будет больно?
– Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно.
– А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень боятся, что больно…
– Ну, а вторая причина, большая-то?
– Тот свет.
– То есть наказание?
– Это все равно. Тот свет; один тот свет. …
– Вся свобода будет тогда, когда будет все равно, жить или не жить. Вот всему цель.
– Цель? Да тогда никто, может, и не захочет жить.
– Никто, – произнес он решительно.
– Человек смерти боится, потому что жизнь любит, вот как я понимаю, – заметил я, – и так природа велела.”…
Схема этого диалога такова: вопрос в достаточно мягкой форме – добровольный и потому пространный ответ. Это схема сходна со схемой диалога-допроса. Отличие состоит в том, что здесь присутствует взаимное желание вести диалог, поэтому внеречевая (эмоциональная) обстановка довольно спокойная. С этим связано небольшое количество авторских ремарок. В реплике-вопросе присутствует не только вопросительное, но и утвердительное предложение с целью побудить развитие диалога в новом направлении. Диалог-выяснение – это выспрашивание, попытка узнать мнение собеседника или получить какую-либо информацию. Спрашивающий (рассказчик) не комментирует ответы, он спокойно и объективно воспринимает их. Как правило, ответ рождает последующий вопрос. Немалую роль играют реплики-повторы, когда в ответе повторяется часть вопроса или если в качестве вопросительного предложения выступает повторенная с вопросительной интонацией часть предыдущего ответа. Это спокойная, достаточно мирная беседа, которая, скорее всего, не перетечет в диалог-конфликт. Данный подвид диалога встречается значительно чаще, чем собственно диалог-объяснение.
Для иллюстрации диалога-объяснения рассмотрим диалог между Ставрогиным и Маврикием Николаевичем из 6 главы II части романа.
“ – Если можете, то женитесь на Лизавете Николаевне, – подарил вдруг Маврикий Николаевич, и, что было всего любопытнее, никак нельзя было узнать по интонации голоса, что это такое: просьба, рекомендация, уступка или приказание.
Николай Всеволодович продолжал молчать; но гость, … глядел в упор, ожидая ответа.
o Если не ошибаюсь (впрочем, это совершенно верно), Лизавета Николаевна уже обручена с вами, – проговорил наконец Ставрогин.
o Помолвлена и обручилась, – твердо и ясно подтвердил Маврикий Николаевич.
o Вы… поссорились?.. Извините меня, Маврикий Николаевич.
o Нет, она меня “любит и уважает”, ее слова. Ее слова драгоценнее всего.
o В этом нет сомнения.
o Но знайте, что если она будет стоять у самого налоя под венцом, а вы ее кликните, то она бросит меня и всех и пойдет к вам.
o Из-под венца?
o И после венца.”
Схема здесь иная, чем в диалоге-выяснении: реплика – реплика. Если в предыдущем случае было много вопросительных предложений, то в данном случае больше повествовательных. Это классический вариант выяснения отношений, если говорить бытовым языком. Происходит обмен мнениями, информацией, а затем – эмоциональная разрядка. Поэтому внеречевая обстановка и интонации требует большего внимания со стороны автора, чем в диалоге-выяснении, поэтому здесь больше авторских ремарок. Подобный диалог может перейти в диалог-ссору, диалог-спор, или даже в диалог-поединок.
2.2 Диалог-допрос
Диалог-допрос достаточно прост для анализа, так как в бытовой речи он встречается достаточно часто. В романе “Бесы” также немало подобных диалогов. Вот наиболее характерный пример: диалог между Степаном Трофимовичем и Варварой Петровной из 2 главы I части.
“– …Кстати, вы носите красные галстуки, давно ли?
o Это я… я только сегодня…
o А делаете ли вы ваш моцион? Ходите ли ежедневно по шести верст прогуливаться, как вам предписано доктором?
o Не… не всегда.”
Схема диалога очень проста: вопрос – ответ. Вопрос построен синтаксически безупречно, как в письменной речи, а ответ, даваемый под принуждением, психологическим давлением, являет собой отрывистое, неполное, незаконченное предложение. Что касается объема стимулирующей и ответной реплик, то вопросы превосходят ответы в распространенности, и, следовательно, в величине. Атмосфера диалога достаточно напряженная, поэтому нет восклицаний, риторических конструкций. Внеречевая обстановка, интонации предельно понятны, поэтому не требуют авторских пояснений. Что касается психологических аспектов, то происходит подчинение менее сильной воли (Степана Трофимовича) более сильной воле (Варваре Петровне).
2.3. Применение диалога-поединка в романе
Диалог-поединок является наиболее интересным объектом для исследования, так как именно здесь лингвистические проблемы более всего переплетаются с психологическими. В романе “Бесы” представлены бытовой диалог-поединок, в котором происходит борьба между двумя людьми исходя из их (плохих) взаимоотношений, противоположных интересов, и идеологический диалог-поединок, борьба двух идей, принципов, полемика. Собеседники стремятся подавить, “уничтожить” друг друга.
В качестве примера бытового диалога-поединка рассмотрим диалог между Степаном Трофимовичем и Варварой Петровной из 2 главы I части.
“ – Но, мой добрый друг, в третий раз и в моих летах… и с таким ребенком! – проговорил он наконец. – Но ведь это ребенок!
– Ребенок, которому двадцать лет, слава Богу! Не вертите, пожалуйста, зрачками, прошу вас, вы не на театре. Вы очень умны и учены, но ничего не понимаете в жизни, за вами постоянно должна нянька ходить. Я умру, и что с вами будет? А она будет вам хорошею нянькой; это девушка скромная, твердая, рассудительная; к тому же я сама буду тут, не сейчас же умру. Она домоседка, она ангел кротости. Эта счастливая мысль мне еще в Швейцарии приходила. Понимаете ли вы, если я сама вам говорю, что она ангел кротости! – вдруг яростно вскричала она. – У вас сор, она заведет чистоту, порядок, все будет как зеркало… Э, да неужто вы мечтаете, что я еще кланяться вам должна с таким сокровищем, исчислять все выгоды, сватать! Да вы должны бы на коленях… О, пустой, пустой, малодушный человек!
o Но… я уже старик!
– Что значат ваши пятьдесят три года! Пятьдесят лет не конец, а половина жизни. Вы красивый мужчина, и сами это знаете. Вы знаете тоже, как она вас уважает. Умри я, что с нею будет? А за вами она спокойна, и я спокойна. У вас значение, имя, любящее сердце; вы получаете пенсион, который я считаю своею обязанностию. Вы, может быть, спасете ее, спасете! Во всяком случае, честь доставите. Вы сформируете ее к жизни, разовьете ее сердце, направите мысли. Нынче сколько погибают оттого, что дурно направлены мысли! К тому времени поспеет ваше сочинение, и вы разом о себе напомните.
– Я именно, – пробормотал он, уже польщенный ловкою лестью Варвары Петровны, – я именно собираюсь теперь присесть за мои “Рассказы из испанской истории”…
o Ну, вот видите, как раз и сошлось.
o Но… она? Вы ей говорили?
– О ней не беспокойтесь, да и нечего вам любопытствовать. Конечно, вы должны ее сами просить, умолять сделать вам честь, понимаете? Но не беспокойтесь, я сама буду тут. К тому же вы ее любите…
У Степана Трофимовича закружилась голова; стены пошли кругом. Тут была одна страшная идея, с которою он никак не мог сладить.
– Дорогая моя! – задрожал вдруг его голос, – я… я никогда не мог вообразить, что вы решитесь выдать меня… за другую… женщину!
– Вы не девица, Степан Трофимович; только девиц выдают, а вы сами женитесь, – ядовито прошипела Варвара Петровна.
o Да, я оговорился. Но… это все равно, – уставился он на нее с потерянным видом.
– Вижу, что все равно, – презрительно процедила она, – Господи! Да с ним обморок! Настасья, Настасья! Воды!
Но до воды не дошло. Он очнулся. Варвара Петровна взяла свой зонтик.
o Я вижу, что с вами теперь нечего говорить…
o Да, да, я не в состоянии.
– Но к завтраму вы отдохнете и обдумаете. Сидите дома, если что случится, дайте знать, хотя бы ночью. Писем не пишите, и читать не буду. Завтра же в это время приду сама, одна, за окончательным ответом, и надеюсь, что он будет удовлетворителен.”
В начале диалога человек с менее сильной волей старается что-то противопоставить более сильной личности, но его реплики-противоречия незакончены, отрывисты, нарушается правильный порядок слов, тогда как реплики противоположной стороны более продуманны, и потому более распространены и завершены. Кроме того, один из собеседников предоставляет больше аргументов против позиции другой стороны, поэтому реплики подавляющей стороны занимают больший объем в диалоге. В конце диалога один из собеседников совершенно подавлен, что выражается в его “дрожащем голосе”, “потерянном виде” и репликах, свидетельствующих об отсутствии у него контраргументов. Последняя реплика принадлежит той стороне, которая одерживает психологическую победу. Об эмоциональном накале свидетельствует большое количество восклицательных предложений как с той, так и с другой стороны, а также наличие довольно подробных авторских ремарок, поясняющих внеречевую обстановку и интонации, с которыми произносятся реплики.
В качестве примера идеологического диалога-объяснения приведем диалог из главы “У Тихона” из II части романа “Бесы”.
“– Вы меня не понимаете, выслушайте и не раздражайтесь. Вы мое мнение знаете: подвиг ваш, если от смирения, был бы величайшим христианским подвигом, если бы выдержали. Даже если б и не выдержали, все равно вам первоначальную жертву сочтет Господь. Все сочтется: ни одно слово, ни одно движение душевное, ни одна полумысль не пропадут даром. Но я вам предлагаю взамен сего подвига другой, еще величайший того, нечто уже несомненно великое...
Николай Всеволодович молчал.
– Вас борет желание мученичества и жертвы собою – покорите и сие желание ваше, отложите листки и намерение ваше – и тогда уже все поборете. Всю гордость свою и беса вашего посрамите! Победителем кончите, свободы достигнете...
Глаза его загорелись; он просительно сложил пред собой руки.
– Просто-запросто вам очень не хочется скандала и вы ставите мне ловушку, добрый отче Тихон, – небрежно и с досадой промямлил Ставрогин, порываясь встать. Короче вам хочется, чтоб я остепенился, пожалуй, женился и кончил жизнь членом здешнего клуба, посещая каждый праздник ваш монастырь. Ну, эпитимья! А впрочем, вы, как сердцевед, может, и предчувствуете, что это ведь несомненно так и будет и все дело за тем, чтобы меня теперь хорошенько поупросить для приличия, так как я сам только того и жажду не правда ли?
Он изломанно рассмеялся.
– Нет, не та эпитимья, я другую готовлю! – с жаром продолжал Тихон, не обращая ни малейшего внимания на смех и замечание Ставрогина. – Я знаю одного старца не здесь, но и недалеко отсюда, отшельника и схимника и такой христианской премудрости, что нам с вами и не понять того Он послушает моих просьб. Я скажу ему о вас все. Подите к нему в послушание, под начало его лет на пять, на семь сколько сами найдете потребным впоследствии. Дайте себе обет, и сею великою жертвой купите все, чего жаждете и даже чего не ожидаете, ибо и понять теперь не можете, что получите!
Ставрогин выслушал очень, даже очень серьезно его последнее предложение.
– Просто-запросто вы предлагаете мне вступить в монахи в тот монастырь? Как ни уважаю я вас, а я совершенно того должен был ожидать. Ну, так я вам даже признаюсь, что в минуты малодушия во мне уже мелькала мысль: раз заявив эти листки всенародно, спрятаться от людей в монастырь хоть на время. Но я тут же краснел за эту низость. Но чтобы постричься в монахи – это мне даже в минуту самого малодушного страха не приходило в голову.
– Вам не надо быть в монастыре, не надо постригаться, будьте только послушником тайным, неявным, можно так, что и совсем в свете живя...
– Оставьте, отец Тихон, – брезгливо прервал Ставрогин и поднялся со стула. Тихон тоже.
– Что с вами? – вскричал он вдруг, почти в испуге всматриваясь в Тихона. Тот стоял перед ним, сложив перед собою вперед ладонями руки, и болезненная судорога, казалось как бы от величайшего испуга, прошла мгновенно по лицу его.
– Что с вами? Что с вами? – повторял Ставрогин, бросаясь к нему, чтоб его поддержать. Ему казалось, что тот упадет.
– Я вижу... я вижу как наяву, – воскликнул Тихон проницающим душу голосом и с выражением сильнейшей горести, – что никогда вы, бедный, погибший юноша, не стояли так близко к самому ужасному преступлению, как в сию минуту!
– Успокойтесь! – повторял решительно встревоженный за него Ставрогин, – я, может быть, еще отложу... вы правы, я, может, не выдержу, я в злобе сделаю новое преступление... все это так... вы правы, я отложу.
– Нет, не после обнародования, а еще до обнародования листков, за день, за час, может быть, до великого шага, вы броситесь в новое преступление как в исход, чтобы только избежать обнародования листков!
Ставрогин даже задрожал от гнева и почти от испуга.
– Проклятый психолог! – оборвал он вдруг в бешенстве и, не оглядываясь, вышел из кельи.”
В данном случае отсутствует противоречие бытовых интересов между противоположными сторонами, поэтому их противостояние приобретает чисто идеологический характер. Проблемы, обсуждаемые собеседниками, по-настоящему волнуют обе стороны, что проявляется в наличии значительного количества восклицательных и повествовательных предложений, множества незаконченных конструкций. О серьезном накале событий свидетельствуют и подробные авторские ремарки, пояснения интонаций, с которыми произносятся реплики, описание внеречевых событий: жестов, движений собеседников. Авторская речь занимает в данном диалоге приблизительно такой же объем, как реплики одной из сторон. Победитель в этом поединке, если судить только по самой диалогической речи, отсутствует, поэтому требуются авторские пояснения: один из собеседников резко обрывает диалог и “в бешенстве” уходит, что можно расценить как бегство из-за невозможности предоставить контрагрументы.
2.4. Диалог-исповедь в романе “Бесы”
Диалог-исповедь можно назвать монологом, насыщенным вставными новеллами, сочетающимися с короткими репликами интереса, понимания и сочувствия. Исповедь может произноситься с целью произвести впечатление, повлиять на собеседника или же без всяких целей, просто из душевной потребности высказаться. В качестве примера исповеди ради влияния рассмотрим диалог между Кармазиновым и Петром Степановичем из 6 главы 2 части.
“– Вы ведь, кажется, приехали потому, что там эпидемии после войны ожидали?
– Н-нет, не совсем потому, – продолжал господин Кармазинов, благодушно скандируя свои фразы и при каждом обороте из угла в другой угол бодро дрыгая правою ножкой, впрочем чуть-чуть. – Я действительно, – усмехнулся он не без яду, – намереваюсь прожить как можно дольше. В русском барстве есть нечто чрезвычайно быстро изнашивающееся, во всех отношениях. Но я хочу износиться как можно позже и теперь перебираюсь за границу совсем; там и климат лучше, и строение каменное, и все крепче. На мой век Европы хватит, я думаю. Как вы думаете?
– Я почем знаю.
– Гм. Если там действительно рухнет Вавилон и падение его будет великое (в чем я совершенно с вами согласен, хотя и думаю, что на мой век его хватит), то у нас в России и рушиться нечему, сравнительно говоря. Упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь. Святая Русь менее всего на свете может дать отпору чему-нибудь. Простой народ еще держится кое-как русским Богом; но русский Бог, по последним сведениям, весьма неблагонадежен и даже против крестьянской реформы едва устоял, по крайней мере, сильно покачнулся. А тут железные дороги, а тут вы... уж в русского-то Бога я совсем не верую.
– А в европейского?
– Я ни в какого не верую. Меня оклеветали пред русскою молодежью. Я всегда сочувствовал каждому движению ее. Мне показывали эти здешние прокламации. На них смотрят с недоумением, потому что всех пугает форма, но все, однако, уверены в их могуществе, хотя бы и не сознавая того. Все давно падают, и все давно знают, что не за что ухватиться. Я уже потому убежден в успехе этой таинственной пропаганды, что Россия есть теперь по преимуществу то место в целом мире, где все что угодно может произойти без малейшего отпору. Я понимаю слишком хорошо, почему русские с состоянием все хлынули за границу, и с каждым годом больше и больше. Тут просто инстинкт. Если кораблю потонуть, то крысы первые из него выселяются. Святая Русь – страна деревянная, нищая и... опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве живет в избушках на курьих ножках. Она обрадуется всякому выходу, стоит только растолковать. Одно правительство еще хочет сопротивляться, но машет дубиной в темноте и бьет по своим. Тут все обречено и приговорено. Россия, как она есть, не имеет будущности. Я сделался немцем и вменяю это себе в честь.
– Нет, вы вот начали о прокламациях; скажите все, как вы на них смотрите?
– Их все боятся, стало быть, они могущественны. Они открыто обличают обман и доказывают, что у нас не за что ухватиться и не на что опереться. Они говорят громко, когда все молчат. В них всего победительнее (несмотря на форму) эта неслыханная до сих пор смелость засматривать прямо в лицо истине. Эта способность смотреть истине прямо в лицо принадлежит одному только русскому поколению. Нет, в Европе еще не так смелы: там царство каменное, там еще есть на чем опереться. Сколько я вижу и сколько судить могу, вся суть русской революционной идеи заключается в отрицании чести. Мне нравится, что это так смело и безбоязненно выражено. Нет, в Европе еще этого не поймут, а у нас именно на это-то и набросятся. Русскому человеку честь одно только лишнее бремя. Да и всегда было бременем, во всю его историю. Открытым “правом на бесчестье” его скорей всего увлечь можно. Я поколения старого и, признаюсь, еще стою за честь, но ведь только по привычке. Мне лишь нравятся старые формы, положим по малодушию; нужно же как-нибудь дожить век.”
Свидетельством желания повлиять на собеседника со стороны человека “исповедующегося” являются вопросы, исходящие от него к противоположной стороне, в отличие от определения, по которому вопросы задает как раз противоположная сторона. Кармазинов старается проявить максимальную искренность, чтобы побудить собеседника на подобную открытость. Исповедь занимает гораздо больший объем, чем реплики противоположной стороны.
Как пример диалога-исповеди в чистом виде можно привести диалог между рассказчиком и Кирилловым из 4 главы I части.
“– Да разве вы ездили в Америку? – удивился я. – Вы никогда не говорили.
– Чего рассказывать. Третьего года мы отправились втроем на эмигрантском пароходе в Американские Штаты на последние деньжишки, “чтобы испробовать на себе жизнь американского рабочего и таким образом личным опытом проверить на себе состояние человека в самом тяжелом его общественном положении”. Вот с какою целию мы отправились.
– Господи! – засмеялся я. – Да вы бы лучше для этого куда-нибудь в губернию нашу отправились в страдную пору, “чтоб испытать личным опытом”, а то понесло в Америку!
– Мы там нанялись в работники к одному эксплуататору; всех нас, русских, собралось у него человек шесть – студенты, даже помещики из своих поместий, даже офицеры были, и все с тою же величественною целью. Ну и работали, мокли, мучились, уставали, наконец я и Кириллов ушли – заболели, не выдержали. Эксплуататор-хозяин нас при расчете обсчитал, вместо тридцати долларов по условию заплатил мне восемь, а ему пятнадцать; тоже и бивали нас там не раз. Но тут-то без работы мы и пролежали с Кирилловым в городишке на полу четыре месяца рядом; он об одном думал, а я о другом.
– Неужто хозяин вас бил, это в Америке-то? Ну как, должно быть, вы ругали его!
– Ничуть. Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что “мы, русские, пред американцами маленькие ребятишки и нужно родиться в Америке или по крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень”. Да что: когда с нас за копеечную вещь спрашивали по доллару, то мы платили не только с удовольствием, но даже с увлечением. Мы все хвалили: спиритизм, закон Линча, револьверы, бродяг. Раз мы едем, а человек полез в мой карман, вынул мою головную щетку и стал причесываться; мы только переглянулись с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это нам очень нравится...”
Данный диалог полностью отвечает определению: одна из сторон (рассказчик) стимулирует исповедь с помощью вопросов, реплик интереса, сочувствия, а другой собеседник (Кириллов) описывает одну из историй, произошедшей в его жизни.
Искренность исповеди свидетельствует о доверительной обстановке беседы. Атмосфера диалога достаточно спокойная, поэтому практически нет восклицательных предложений и авторских ремарок.
2.5. Использование диалога-спора в романе
Диалог-спор не так часто встречается в романе “Бесы”, так как этот тип диалога более свойственен бытовым ситуациям, которым отводится весьма незначительное внимание в художественных произведениях. Одним из таких диалогов является диалог между Андреем Антоновичем и Блюмом из 6 главы II части
“– Я прошу тебя, Блюм, оставить меня в покое, – начал он тревожною скороговоркой, очевидно желая отклонить возобновление давешнего разговора, прерванного приходом Петра Степановича.
– И однако ж, это может быть устроено деликатнейше, совершенно негласно; вы же имеете все полномочия, – почтительно, но упорно настаивал на чем-то Блюм, сгорбив спину и придвигаясь все ближе и ближе мелкими шагами к Андрею Антоновичу.
– Блюм, ты до такой степени предан мне и услужлив, что я всякий раз смотрю на тебя вне себя от страха.
– Вы всегда говорите острые вещи и в удовольствии от сказанного засыпаете спокойно, но тем самым себе повреждаете.
– Блюм, я сейчас убедился, что это вовсе не то, вовсе не то.
– Не из слов ли этого фальшивого, порочного молодого человека, которого вы сами подозреваете? Он вас победил льстивыми похвалами вашему таланту в литературе.
– Блюм, ты не смыслишь ничего; твой проект нелепость, говорю тебе. Мы не найдем ничего, а крик подымется страшный, затем смех, а затем Юлия Михайловна...
– Мы несомненно найдем все, чего ищем, – твердо шагнул к нему Блюм, приставляя к сердцу правую руку, – мы сделаем осмотр внезапно, рано поутру, соблюдая всю деликатность к лицу и всю предписанную строгость форм закона. Молодые люди, Лямшин и Телятников, слишком уверяют, что мы найдем все желаемое. Они посещали там многократно. К господину Верховенскому никто внимательно не расположен. Гёнеральша Ставрогина явно отказала ему в своих благодеяниях, и всякий честный человек, если только есть таковой в этом грубом городе, убежден, что там всегда укрывался источник безверия и социального учения. У него хранятся все запрещенные книги, “Думы” Рылеева, все сочинения 1ёрцена... Я на всякий случай имею приблизительный каталог...
– О Боже, эти книги есть у всякого; как ты прост, мой бедный Блюм!
– И многие прокламации, – продолжал Блюм, не слушая замечаний. – Мы кончим тем, что непременно нападем на след настоящих здешних прокламаций. Этот молодой Верховенский мне весьма и весьма подозрителен.
– Но ты смешиваешь отца с сыном. Они не в ладах; сын смеется над отцом явно.
– Это одна только маска.
– Блюм, ты поклялся меня замучить! Подумай, он лицо все-таки здесь заметное. Он был профессором, он человек известный, он раскричится, и тотчас же пойдут насмешки по городу, ну и все манкируем... и подумай, что будет с Юлией Михайловной!
Блюм лез вперед и не слушал.
– Он был лишь доцентом, всего лишь доцентом, и по чину всего только коллежский асессор при отставке, – ударял он себя рукой в грудь, – знаков отличия не имеет, уволен из службы по подозрению в замыслах против правительства. Он состоял под тайным надзором и, несомненно, еще состоит. И ввиду обнаружившихся теперь беспорядков вы, несомненно, обязаны долгом. Вы же, наоборот, упускаете ваше отличие, потворствуя настоящему виновнику.
o …Убир-райся, Блюм!”
Отличие диалога-спора от диалога-поединка состоит в меньшем эмоциональном накале, меньшей заинтересованности собеседников в идеологической победе. Здесь нет столь серьезных идеологических или бытовых разногласий, поэтому внеречевая обстановка более спокойна и не требует подробных авторских пояснений.
2.6 Диалог полного взаимного понимания
Подобные диалоги достаточно редко встречаются в романе “Бесы”. Это связано с литературными аспектами содержания произведения. Диалог между Лизаветой и Степаном Трофимовичем из 3 главы I части является одним их немногих примеров данного типа диалогов.
“– Это он! Степан Трофимович, это вы? Вы? – раздался свежий, резвый, юный голос, как какая-то музыка подле нас.
Мы ничего не видали, а подле нас вдруг появилась наездница, Лизавета Николаевна, со своим всегдашним провожатым. Она остановила коня.
– Идите, идите же скорее! – звала она громко и весело. Я двенадцать лет не видала его и узнала, а он... Неужто не узнаете меня?
Степан Трофимович схватил ее руку, протянутую к нему, и благоговейно поцеловал ее. Он глядел на нее как бы с молитвой и не мог выговорить слова.
– Узнал и рад! Маврикий Николаевич, он в восторге, что видит меня! Что же вы не шли все две недели? Тетя убеждала, что вы больны и что вас нельзя потревожить; но ведь я знаю, тетя лжет. Я все топала ногами и вас бранила, но я непременно, непременно хотела, чтобы вы сами первый пришли, потому и не посылала. Боже, да он нисколько не переменился! – рассматривала она его, наклоняясь с седла, – он до смешного не переменился! Ах нет, есть морщинки, много морщинок у глаз и на щеках, и седые волосы есть, но глаза те же! А я переменилась? Переменилась? Но что же вы все молчите?..
– Вы... я... – лепетал он теперь обрывавшимся от радости голосом, – я сейчас вскричал: “Кто успокоит меня!” – и раздался ваш голос... Я считаю это чудом и начинаю веровать.
– В Бога! В Бога всевышнего, который так велик и так милостив? Видите, я все ваши лекции наизусть помню. Маврикий Николаевич, какую он мне тогда веру преподавал в Бога всевышнего, который так велик и так милостив! А помните ваши рассказы о том, как Колумб открывал Америку и как все закричали: “Земля, земля!” Няня Алена Фроловна говорит, что я после того ночью бредила и во сне кричала: “Земля, земля!” А помните, как вы мне историю принца Гамлета рассказывали? А помните, как вы мне описывали, как из Европы в Америку бедных эмигрантов перевозят? И все-то неправда, я потом все узнала, как перевозят, но как он мне хорошо лгал тогда, Маврикий Николаевич, почти лучше правды! Чего вы так смотрите на Маврикия Николаевича? Это самый лучший и самый верный человек на всем земном шаре, и вы его непременно должны полюбить, как меня! Он делает все, что я хочу. Но, голубчик Степан Трофимович, стало быть, вы опять несчастны, коли среди улицы кричите о том, кто вас успокоит? Несчастны, ведь так? Так?
– Теперь счастлив...
– Тетя обижает? – продолжала она не слушая, – все та же злая, несправедливая и вечно нам бесценная тетя! А помните, как вы бросались ко мне в объятия в саду, а я вас утешала и плакала, – да не бойтесь же Маврикия Николаевича; он про вас, все, все знает, давно, вы можете плакать на его плече только угодно, и он сколько угодно будет стоять!.. Приподнимите шляпу, снимите совсем на минутку, протяните голову, станьте на цыпочки, я вас сейчас поцелую в лоб, как в последний раз поцеловала, когда мы прощались. Видите, та барышня из окна на нас любуется… Ну, ближе, ближе. Боже, как он поседел!”
Данный диалог напоминает исповедь перед близким, понимающим человеком. Главой особенностью данного типа диалогов является полное отсутствие реплик-противоречий. Речь одного из собеседников (Лизаветы) сходна с монологической. Эмоциональное возбуждение обеих собеседников появляется у Лизаветы в наличии множества риторических конструкций и восклицательных предложений. Психологическое состояние другого собеседника (Степана Трофимовича) препятствует его полноценному участию в беседе, поэтому его реплики кратки и отрывисты и занимают гораздо меньший объем по сравнению с монологами Лизаветы.
2.7 Смешанный диалог в романе “Бесы”
По определению смешанный диалог представляет собой соединение элементов исповеди, поединка и внутреннего монолога. Таковым является диалог между Петром Степановичем и Николаем Всеволодовичем из 1 главы II части
“– А? Что? Вы, кажется, сказали “все равно”? – затрещал Петр Степанович (Николай Всеволодович вовсе ничего не говорил). – Конечно, конечно; Уверяю вас, что я вовсе не для того, чтобы вас товариществом компрометировать. А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселой душой, а вы каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю, слово даю, и на все ваши условия заранее согласен.
Николай Всеволодович упорно молчал.
– А? Что? Вы что-то сказали? Вижу, вижу, что я опять, кажется, сморозил; вы не предлагали условий, да и не предложите, верю, верю, ну успокойтесь; я и сам ведь знаю, что мне не стоит их предлагать, так ли? Я за вас вперед отвечаю и – уж конечно, от бездарности; бездарность и бездарность… Вы смеетесь? А? Что?
– Ничего, – усмехнулся наконец Николай Всеволодович, – я припомнил сейчас, что действительно обозвал вас как-то бездарным, но вас тогда не было, значит, вам передали... Я бы вас просил поскорее к делу.
– Да я ведь у дела и есть, я именно по поводу воскресенья! – залепетал Петр Степанович. – Ну чем, чем я был в воскресенье, как по-вашему? Именно торопливою срединною бездарностию, и я самым бездарнейшим образом овладел разговором силой. Но мне все простили, потому что я, во-первых, с луны, это, кажется, здесь теперь у всех решено; а во-вторых, потому, что милую историйку рассказал и всех вас выручил, так ли, так ли?
– То есть именно так рассказали, чтобы оставить сомнение и выказать нашу стачку и подтасовку, тогда как стачки не было, и я вас ровно ни о чем не просил.
– Именно, именно! – как бы в восторге подхватил Петр Степанович. – Я именно так и делал, чтобы вы всю пружину эту заметили; я ведь для вас, главное, и ломался, потому что вас ловил и хотел компрометировать. Я , главное, хотел узнать, в какой степени вы боитесь.
– Любопытно, почему вы так теперь откровенны?
– Не сердитесь, не сердитесь, не сверкайте глазами... Впрочем, вы не сверкаете. Вам любопытно, почему я так откровенен? Да именно потому, что все теперь переменилось, кончено, прошло и песком заросло. Я вдруг переменил об вас свои мысли. Старый путь кончен совсем; теперь я уже никогда не стану вас компрометировать старым путем, теперь новым путем.
– Переменили тактику?
– Тактики нет. Теперь во всем ваша полная воля, то есть хотите сказать да, а хотите – скажете нет. Вот моя новая тактика. А о нашем деле не заикнусь до тех самых пор, пока сами не прикажете. Вы смеетесь? На здоровье; я и сам смеюсь. Но я теперь серьезно, серьезно, серьезно, хотя тот, кто так торопится, конечно, бездарен, не правда ли? Все равно, пусть бездарен, а я серьезно, серьезно.
Он действительно проговорил серьезно, совсем другим тоном и в каком-то особенном волнении, так что Николай Всеволодович поглядел на него с любопытством.
– Вы говорите, что обо мне мысли переменили? – спросил он.
– Я переменил об вас мысли в ту минуту, как вы после Шатова взяли руки назад, и довольно, довольно, пожалуйста, без вопросов, больше ничего теперь не скажу.”
Исповедь, внутренний монолог Петра Степановича происходит на фоне неприятия и реплик-противоречий со стороны Николай Всеволодовича, тон вопросов которого характерен для диалога-допроса. Очень много побудительных конструкций, обращений. Исповедь Петра Степановича имеет цель убедить собеседника в его неправоте, однако данное стремление находит серьезное сопротивление со стороны Николай Всеволодовича. В этом появляется смешанный характер диалога.
2.8 Использование диалога-ссоры
Самым близким к бытовому диалогу можно считать диалог-ссору. Этот тип диалога является одним из самых редких в романе Достоевского “Бесы”.
Пожалуй, одним из самых ярких примеров диалога-ссоры можно называть диалог, происходящий в пятой главе I части между Прасковьей Ивановной и Варварой Петровной.
“– Не села б у вас, матушка, если бы не ноги! – сказала она надрывным голосом.
Варвара Петровна приподняла немного голову, с болезненным видом прижимая пальцы правой руки к правому виску и, видимо, ощущая в нем сильную боль.
– Что так, Прасковья Ивановна, почему бы тебе и не сесть меня? Я от покойного мужа твоего всю жизнь искреннею приязнью пользовалась, а мы с тобой еще девчонками вместе куклы в пансионе играли. Прасковья Ивановна замахала руками.
– Уж так и знала! Вечно про пансион начнете, когда упрекать собираетесь, – уловка ваша. А по-моему, одно красноречие. Терпеть не могу этого вашего пансиона.
– Ты, кажется, слишком уж в дурном расположении приехала; что твои ноги? Вот тебе кофе несут, милости просим, слушай и не сердись.
– Матушка, Варвара Петровна, вы со мной точно с маленькою девочкой. Не хочу я кофею, вот!
И она задирчиво махнула рукой подносившему ей кофей слуге. (От кофею, впрочем, и другие отказались, кроме меня Маврикия Николаевича. Степан Трофимович взял было, но отставил чашку на стол. Марье Тимофеевне хоть и очень хотелось взять другую чашку, она уж и руку протянула, но одумалась и чинно отказалась, видимо довольная за это собой.)
Варвара Петровна криво улыбнулась.
– Знаешь что, друг мой Прасковья Ивановна, ты, верно опять что-нибудь вообразила себе, с тем вошла сюда. Ты всю жизнь одним воображением жила. Ты вот про пансион разозлилась; а помнишь, как ты приехала и весь класс уверила, что за тебя гусар Шаблыкин посватался, и как мадам Лебур тебя тут же изобличила во лжи. А ведь ты и не лгала, просто навоображала себе для утехи. Ну, говори: с чем ты теперь? Что еще вообразила, чем недовольна?
– А вы в пансионе в попа влюбились, что закон Божий преподавал, – вот вам, коли до сих пор в вас такая злопамятность, – ха-ха-ха!
Она желчно расхохоталась и раскашлялась.
– А-а, ты не забыла про попа... – ненавистно глянула на нее Варвара Петровна.
Лицо ее позеленело. Прасковья Ивановна вдруг приосанилась.
– Мне, матушка, теперь не до смеху; зачем вы мою дочь при всем городе в ваш скандал замешали, вот зачем я приехала!”
По своему содержанию это диалог является максимально приближенным к реальной действительности. Суть его заключается в высказывании двумя подругами друг другу всех претензий, которые накопились у них за долгий период знакомства. Здесь же оказываются затронутыми и самые неприятные эпизоды из жизни говорящих.
В этом диалоге можно отметить в основном законченный, с точки зрения синтаксиса, характер реплик героинь.
Эмоциональный накал диалога автор выражает не посредством собственных ремарок, а через обилие восклицательных и вопросительных предложений. Ситуация, описываемая в диалоге, и без того достаточно близка читателям, поэтому у Достоевского нет нужды в постоянном комментировании происходящего.
Заключение
В заключении следует отметить, что диалог занимает большое место не только в тексте романа Ф.М. Достоевского “Бесы”, но и в его идейном содержании.
Благодаря быстрой смене одной незаконченной реплики другой, в диалогах Достоевского формируется особый, характерный для них напряженный темп. По словам К. Мегаевой это делает язык диалогов в романах писателя “надломанным”. В диалоге персонажи часто цитируют фрагменты из предыдущих разговоров.
Самыми характерными типами диалогов у Достоевского являются диалог-объяснение, диалог-допрос, диалог-поединок. Несколько реже остальных употребляются смешанный диалог, диалог полного взаимного понимания, диалог-ссора.
С чем связано такое размещение акцентов в диалогах? Ответ на этот вопрос кроется, прежде всего, в идеологическом характере романа “Бесы”.
В своем романе автор стремился описать идейную атмосферу, царившую в той эпохе. Это привело к тому, что Достоевский в диалогах своих персонажей чаще других поднимает те темы, которые касаются их личных идеологических принципов. Также особое место в разговорах занимают проблемы, происходившие в России во второй половине ХХ века и волновавшие российскую общественность. Неудивительно, что в тексте романа гораздо реже встречаются бытовые типы диалога. По этой причине в речи героев практически полностью отсутствуют этикетные реплики, которые являются обязательными в повседневной жизни, а также имеющие место в бытовой обстановке паузы и неловкости, связанные с отсутствием общей темы для разговора.
В романе “Бесы”, несмотря на то, что это произведение носит эпический характер, как и обычной устной речи, употребляются характерные для нее конструкции. В качестве примера можно упомянуть различные незаконченные предложения, вопросительные, восклицательные, побудительные предложения, неполные и риторические конструкции, различного рода обращения.
Однако описываемая ситуация не всегда подается с помощью грамматических и лексических средств. Это привело к тому, что в повествовании стали играть особую роль невербальные коммуникативные факторы, такие как мимика, интонации, жесты. Эти неязыковые моменты выражаются в романе с помощью авторских комментариев и ремарок, которые, в общем-то, являются характерными для художественных произведений.
Свою значительную роль диалоги сыграли и в речевой характеристике персонажей романа “Бесы”. Так в манере Степана Трофимовича вести разговор проявляется такая черта его характера, как слабоволие. В то же самое время Варвара Петровна в своей речи показывает необыкновенно сильный характер.
Обратимся к проблеме определения границ между авторским языком писателя и общеязыковыми моментами, отраженными в романе. Роль автора в романе проявляется в том, что Достоевский отбирал те языковые конструкции и явления, которые были наиболее подходящими для воплощения его замысла. В итоге мы видим, что язык автора не вступает в противоречие с языком общенародным, а, следовательно, нет различий между реальными диалогами, которые происходят в повседневной разговорной речи, и диалогами в авторском произведении. Вся разница между ним заключается лишь в типах диалога, которые употребляются в этих двух сферах.
Диалоги, которые ведут герои Достоевского, отличаются стремительностью, напряженностью и, в определенной степени, противоречивостью. Они строятся как ответ на различные реплики противления, как реальные, так и вымышленные. В диалогах большую роль играют ассоциации, в связи с чем, в тексте широко используются такие приемы, как цитирование и выделение особо значимых по смыслу выражений. Для диалогов Достоевского характерно отсутствие видимой связности, как синтаксической, так и мысленной, некая отрывистость фраз. Говоря о языке Достоевского, Л. П. Гроссман утверждает, что автор в своих романах проводит “замечательные стилистические эксперименты”. Это, как и многое другое, свидетельствует о том, классическая русская художественная проза XIX века сделала существенный скачок в своем развитии, что ведет к неизменному появлению новых достижений в будущем.
Список литературы:
1. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.
2. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
3. Виноградов В.В. О художественной прозе. М., 1930.
4. Винокур Г.О. О языке художественной литературы. М., 1991
5. Винокур Т.Г. О некоторых синтаксических особенностях диалогической речи // Исследования по грамматике русского литературного языка. М., 1955.
6. Гельгардт Р.Р. Рассуждение о монологах и диалогах (к общей теории высказывания) // Сборник докладов и сообщений лингвистического общества. Т. 2, вып. 1. Калинин, 1971.
7. Диалогическая речь – основы и процесс. Тбилиси, 1980.
8. Достоевский Ф.М. “Бесы”. В 2 т. М., 1993.
9. Иванчикова Е.А. Синтаксис художественной прозы Достоевского. М., 1979.
10. Ким Г.В. О некоторых стилистических функциях бессоюзного присоединения в диалогический речи // Филологический сборник. Вып. 4. Алма-Ата, 1964.
11. Мегаева К. Диалог у Достоевского // Дагестанский университет. Сборник научных сообщений. (Филология). Махачкала, 1964.
12. Милых М.К. Синтаксические особенности прямой речи в художественной прозе. Харьков, 1956.
13. Михлина М.Л. Из наблюдений над синтаксисом диалогической речи. М., 1955.
14. Несина Г.Н. К вопросу о структуре диалога в современном русском языке // Исследования и статьи по русскому языку. Волгоград, 1964.
15. Святогор И.П. О некоторых особенностях синтаксиса диалогической речи в современном русском языке. Калуга, 1960.
16. Солганик Г.Я. Синтаксическая стилистика: Сложное синтаксическое целое. М., 1991.
17. Соловьева А.К. О некоторых общих вопросах диалога. ВЯ. 1965. № 6.
18. Теплицкая Н.И. Некоторые проблемы диалогического текста.
19. Холодович А.А. О типологии речи // Историко-филологические исследования. М., 1967.
20. Чичерин А.В. Идеи и стиль. Изд-е 2-е. М., 1968.
21. Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
22. Якубинский Л.П. О диалогической речи. // Русская речь. Петроград, 1923.