Анализ образа Ларисы в романе Б. Пастернака “Доктор Живаго” на примере сцены у гроба Юрия Живаго
Роман Б. Пастернака “Доктор Живаго” трудно  пересказать или проанализировать. После его прочтения остаются противоречивые ощущения, всплывают какие-то отдельные картины, причем очень спокойные, тихие, мирные... Как будто куски, вырванные из жизни, яркие, запоминающиеся моменты. Одна из таких картин — сцена прощания Лары с мертвым Юрием Живаго. Она не оставила во мне тяжелого или мрачного впечатления, тоски, но немного грустное, в чем-то меланхолическое ощущение. Эта сцена ассоциируется со сладким, терпким запахом цветов, глубоким, оглушающим молчанием и тишиной, которая изредка прерывается чуть слышным плачем Лары. Громкие, неуклюжие рыдания родственников и друзей как будто где-то вдалеке, они почти не нарушают этого необыкновенного молчания. Б. Пастернак очень хорошо выразил эту атмосферу, говоря о цветах на гробе Юрия: “Они не просто цвели и благоухали, но как бы хором, может быть, ускоряя этим тление, источали свой запах... Одни цветы были заменой недостающего обряда”.
Лариса хотелось, чтобы Юрия отпевали по-церковному: “Он так всего этого стоил, так бы это “надгробное рыдание творяще песнь аллилуйя” оправдал и окупил!” Она почти боготворит Живаго, после его смерти она осталась совсем одна, беспомощная, беззащитная, покинутая. Только в Юрии она находила поддержку и понимание, они были с ним почти одно целое, “они думали, как другие напевают”, они дышали только этой “совместностью”, только рядом с Юрием Лару охватывало то “веяние свободы и беззаботности”, которое исходило от него.
Лара была единственной женщиной, которая была так близка Живаго, так похожа на него, так одинаково с ним мыслила. И поэтому ее горе кажется особенным, даже величавым и возвышенным, по сравнению с суетливым, громким и каким-то бестолковым горем Марины, приятелей покойного. Она не “тягалась горем” с ними. Казалось, у нее были “особые права на скончавшегося”, все родственники и друзья будто чувствовали и понимали это. Лара так много хотела сказать Юрию, все, что не успела, не смогла сказать при жизни, ей хотелось выплакать свое горе, посидеть рядом с покойным, насладиться этим последним свиданием. И она прощается с ним “простыми, обиходными словами бодрого бесцеремонного разговора”, она говорила все, что внезапно приходило ей в голову, выражала все мысли, проносящиеся у нее в памяти, “как облака по небу”. Она не руководствовалась рассудком, она говорила то, что подсказывало ей сердце... И этот монолог лился свободно, поспешно, как в бреду, и ее слова складывались в “ласковый и быстрый лепет”, который вовсе не был похож на эпитафию, а скорее, на разговор с живым человеком.
Тоня писала в письме Юрию, что они разлучены навсегда, слово “никогда” звучало действительно страшно, пугающе и неотвратимо, хотя их разделяло только расстояние. “Вот я написала эти слова, уясняешь ли ты себе их значение?” — писала Тоня. А теперь, у гроба Юрия, Лара даже не допускает мысль о том, чтобы произнести это страшное слово, хотя их разделяет не расстояние, а нечто непреодолимое: она живет, а его уже нет, он где-то в другом мире, где она не может с ним встретиться. Героиня живет иллюзией, что она до сих пор с ним, для нее в мире сейчас существует только он один, она с ним наедине и даже не замечает, что в комнату входят люди, что они разговаривают, плачут... она говорит со своим Юрочкой, и для нее в ее слезах — “счастье освобождения”. Она не помнит себя, она “точно упала на самую глубину, на самое дно своего несчастья”.
Лара дышала мечтой снова увидеть Юрия, представляла свидание с ним, размышляла о том, что расскажет ему, как поделится своими огорчениями и радостями, и вот “как опять Бог привел свидеться”. Сколько в ее жизни было “судьбы скрещений”, как часто и неожиданно по воле случая она встречала Юрия Живаго, как будто сам Бог толкал их друг к другу, как будто их “вольная, небывалая, ни на что не похожая” любовь была предназначением свыше, неизбежным предначертанием судьбы. И теперь воспоминания овладевали ею.
Ей представляется, что она сама скоро умрет -  раз Юры нет, ей тоже нечего делать в этом мире. Лариса полна “темным, неотчетливым знанием о смерти, подготовленностью к ней”. Она будто уже не в первый раз переживает потерю любимого, словно “она уже двадцать раз жила на свете” и у нее “целый опыт сердца”, как перенести такое горе. Героиня то плачет, не в силах более сдерживать слезы, то молчит, впадая в оцепенение. Отдаляется от  происходящего вокруг и улетает куда-то с душой Юрия, переживает, как когда-то с ним вместе, то “наслаждение общей лепкою мира, чувство отнесенности их самих ко всей картине, ощущение принадлежности к красоте всего зрелища, ко всей вселенной”. А вокруг нее все так же благоухают цикламены, сирень, как будто исполняют реквием, живые, яркие цветы, которые “так легко себе представить ближайшими соседями царства смерти”.