Библейские мотивы в лирике Ф.И. Тютчева

Содержание Введение
2.Страницы жизни Ф. И. Тютчева
3.Натурфилософские представления Тютчева о мире
4.Библейские мотивы в лирике Ф. И. Тютчева
5.Проблема разлада человека с природой
6.Заключение
Введение.
Уже современники Тютчева называли его поэтом мысли. Действительно, Тютчев в своем творчестве выступает не только как большой мастер поэтического слова, но и как мыслитель. По отношению к Тютчеву мы вправе говорить не только о мироощущении, миросозерцании, но и о его мировоззренческой системе. Правда, она получила своеобразное выражение и воплотилась не в философском сочинении, а в полных художественного совершенства стихах. Философские мысли поэта, которыми проникнуты созданные им образы и картины, поэтические высказывания не представляют собой разрозненных тезисов, противоречивых обобщений, вызванных разными событиями жизни. В его поэтических философских созерцаниях и раздумьях есть внутренняя связь, а в стихах интенсивность философской мысли имеет определенную целенаправленность.
Последнее время, в связи с ожидающимся концом света, стало очень модно обращаться к существующим предсказаниям, составлять личные и семейные гороскопы, пытаться заглянуть в будущее. Среди филологов и литературоведов существует тенденция поиска библейских мотивов в творчестве писателей и поэтов.
Цель моей работы выявить и показать на примерах имеющиеся в лирике Ф. И. Тютчева библейские мотивы. Для достижения данной цели, был поставлен ряд задач:
1.Ознакомиться с биографией поэта.
2.Охарактеризовать натурфилософскую мировоззренческую систему Ф. И. Тютчева.
3.Проследить в творчестве автора библейские мотивы.
4.Выявить причины разлада человека с природой в лирике Ф. И. Тютчева.
Решению этих задач и просвещенны четыре главы моей работы.
Глава 1.
Страницы жизни Ф. И. Тютчева
Первой биографической чертой в жизни Тютчева, и очень характерной, сразу бросающийся в глаза, представляется невозможность составить его полную, подробную биографию. Однако ж, несмотря на скудость внешнего биографического материала, мы все же в состоянии наметить – и наметим сейчас те наружные биографические рамки, внутри которых совершалось самовоспитание его таланта, вообще его внутренняя духовная жизнь, а только она и заслуживает вполне серьезного, общественного внимания.
Федор Иванович был второй, или меньший, сын Ивана Николаевича и Екатерины Львовны Тютчевых и родился в 1803 году 23 ноября, в родовом тютчевском имении, селе Овстуг Орловской губернии Брянского уезда. Тютчевы принадлежали к старинному русскому дворянству. В половине XVIII века, если верить запискам Добрынина, брянские помещики Тютчевы славились лишь разгулом и произволом, доходившими до неистовства. Однако же отец Федора Ивановича, Иван Николаевич, не только не наследовал этих семейных свойств, но, напротив, отличался необыкновенным благодушием, мягкостью, редкой чистотой нравов и пользовался всеобщим уважением. Окончив свое образование в Петербурге, в греческом корпусе, основанном Екатериной в ознаменование рождения великого князя Константина Павловича и под влиянием мысли о “Греческом прожекте”, Иван Николаевич дослужился в гвардии поручика и на 22 году жизни женился на Екатерине Львовне Толстой, которая была воспитана, как дочь, родной своей теткой, графиней Остерман. Затем Тютчевы поселились в Орловской деревне, на зиму переезжали в Москву, где имели собственные дома и подмосковную дачу, – одним словом, зажили тем известным образом жизни, которым жилось тогда так привольно и мирно почти всему русскому зажиточному, досужему дворянству, не принадлежавшему к чиновной аристократии и не озабоченному государственной службой. Не выделяясь ничем из общего типа московских боярских домов того времени, дом Тютчевых – открытый, гостеприимный, охотно посещаемый многочисленной родней и московским светом – был совершенно чужд интересам литературным, и в особенности русской литературы. Радушный и щедрый хозяин был, конечно, человек рассудительный, с спокойным здравым взглядом на вещи, но не обладал ни ярким умом, ни талантами. Тем не менее в натуре его не было никакой узости, и он всегда готов был признать и уважить права чужой, более даровитой природы.
В этой – то семье родился Федор Иванович. С самых первых лет он оказался в ней каким – то особняком, с признаками высших дарований, а потому тотчас же сделался любимцем и баловнем бабушки Остерман, матери и всех окружающих. Это баловство, без сомнения, отразилось впоследствии на образовании его характера: еще с детства стал он врагом всякого принуждения, всякого напряжения воли и тяжелой работы. К счастью, ребенок был добросердечен, кроткого, ласкового нрава, чужд всяких грубых наклонностей; все свойства и проявления его детской природы были скрашены какой – то особенно тонкой, изящной духовностью. Благодаря своим удивительным способностям, учился необыкновенно успешно. Но уже и тогда нельзя было не заметить, что ученье не было дня него трудом, а как бы удовлетворением естественной потребности знания.
К чести родителей Тютчева надобно сказать, что они ничего не щадили для образования своего сына и по десятому его году, немедленно “после французов”, пригласили а нему воспитателем Семена Егоровича Раича. Выбор был самый удачный. Человек ученый и вместе вполне литературный, отличный знаток классической древней и иностранной словесности, Раич стал известен в нашей литературе переводами в стихах Вершлиевых “Георгик”, Тассова “Освобожденного Иерусалима” и Ариостовой поэмы “Неистовый Орланд”.
Нечего и говорить, что Раич имел большое влияние на умственное и нравственное сложение своего питомца и утвердил в нем литературное направление. Под его руководством Тютчев превосходно овладел классиками и сохранил это знание на всю жизнь: даже в предсмертной болезни, разбитому параличом, ему случалось приводить на память целые строки из римских историков. Ученик скоро стал гордостью учителя и уже 14-ти лет перевел очень порядочными стихами послание Горация к Меценату. Раич, как член основанного в 1811 году в Москве Общества любителей российской словесности, не замедлил представить этот перевод обществу, где, на одном из обыкновенных заседаний, он был одобрен и прочитан вслух славнейшим в то время московским критическим авторитетом – Мерзляковым. Вслед за тем, в чрезвычайном заседании 30-го марта 1818 года, общество почтило 14-ти летнего переводчика званием “сотрудника”.
В этом же 1818 году Тютчев поступил в Московский Университет, то есть стал ездить на университетские лекции и сперва – в сопровождении Раича, который, впрочем, вскоре, именно в начале 1819 года, расстался со своим воспитанником.
Со вступлением Тютчева в университет дом его родителей увидел у себя новых, небывалых в нем доселе посетителей. Радушно принимались и угощались стариками и знаменитый Мерзляков, и преподаватель греческой словесности в университете Оболенский, и многие другие ученые и литераторы: собеседником их был 15-ти летний студент, который смотрел уже совершенно “развитым” молодым человеком и с которым все охотно вступали в серьезные разговоры и прения. Так продолжалось до 1821 года. В этом году, когда Тютчеву не было еще и 18-ти лет, он сдал отлично свой последний экзамен и получил кандидатскую степень.
В 1822 году Тютчев был отправлен в Петербург, на службу в Государственную коллегию иностранных дел. Но в июне месяце того же года его родственник, знаменитый герой Кульмской битвы, потерявший руку на поле сражения, граф А. И. Остерман – Толстой посадил его с собой в карету и увез за границу, где и пристроил свекхшатным чиновником к русской миссии в Мюнхене. “Судьбе угодно было вооружится последней рукой Толстого (вспоминает Федор Иванович в одном из писем своих к брату лет 45 спустя), чтоб пересилить меня на чужбину”.
Это был самый решительный шаг в жизни Тютчева, определивший всю его дальнейшую участь.
Он никогда не становился ни в какую позу, не рисовался, был всегда сам собой, каков он есть, прост, независим, произволен. Да ему, было и не до себя, то есть не до самолюбивых соображений о свеем личном значении и важности. Он слишком развлекался и увлекался предметами для него несравненно более занимательными: с одной стороны, блистанием света, с другой, личной, искренней жизнью сердца и затем высшими интересами знания и ума. Эти последние притягивали его к себе еще могущественнее, чем свет. Он уже и в России учился лучше, чем многие его сверстники – поэты, а германская среда была еще способнее расположить к учению, чем тогдашняя наша русская, и особенно петербургская. Переехав за границу, Тютчев очутился у самого родника европейской науки: там она была в подлиннике, а не в жалкой копии или карикатуре, у себя, в своем доме, а не в гостях, на чужой квартире.
Окунувшись разом в атмосферу стройного и строгого немецкого мышления, Тютчев быстро отрешается от всех недостатков, которыми страдало тогда образование у нас в России, и приобретает обширные и глубокие сведения. Тютчев ревностно изучал немецкую философию, часто водился с знаменитостями немецкой науки, между прочим с Шеллингом, с которым часто спорил, доказывая ему несостоятельность его философского истолкования догматов христианской веры.
В том – то и дело, что этот человек, которого многие, даже из его друзей, признавали, а может быть признают еще и теперь, за “хорошего поэта” и сказателя острых слов, а большинство – за светского говоруна, да еще самой пустой, праздной жизни, – этот человек, рядом с метким изящным остроумием, обладал умом необычайно строгим, прозорливым, не допускавшим никакого самообольщения. Вообще это был духовный организм, трудно дающийся пониманию: тонкий, сложный, многострунный. Его внутреннее содержание было самого серьезного качества. Самая способность Тютчева отвлекаться от себя и забывать свою личность объясняется тем, что в основе его духа жило искренние смирение: однако же не как христианская высшая добродетель, а, с одной стороны, как прирожденное личное и отчасти народное свойство (он был весь добродушие и незлобие); с другой стороны, как постоянное философское сознание ограниченности человеческого разума и как постоянное же сознание своей личной нравственной немощи. Преклоняясь умом перед высшими истинами Веры, он возводил смирение на степень философско – нравственного исторического принципа. Поклонение человеческому я было вообще, по его мнению, тем лживым началом, которое легло в основание исторического развития современных обществ на Западе. Вообще его ум, непрерывно питаемый о обогащаемый знанием, постоянно мыслил. Каждое его слово сочилось мыслью. Но так как, с тем вместе, он был поэт, то его процесс мысли не был тем отвлеченным, холодным, логическим процессом, каким он является, например, у многих мыслителей Германии: нет, он не разобщался в нем с художественно – поэтической стихией его души и весь насквозь проникался ее. При этом его уму в сильной степени присуща ирония, – но не едкая ирония скептицизма и не злая насмешка отрицания, а как свойство, нередко встречаемое в умах особенно крепких, всесторонних и зорких, от которых не ускользают, рядом с важными и несомненными, комические двусмысленные черты явления. В иронии Тютчева не было ничего грубого, желчного и оскорбительного, она была всегда остра, игрива, изящна и особенно тонко задевала замашки и обольщения человеческого самолюбия. Конечно, при таком свойстве ума не могли же иначе, как в ироническом свете, представляться ему и самолюбивые поползновения его собственной личности, если они только когда – нибудь возникали.
Дух мыслящий, неуклонно сознающий ограниченность человеческого ума, но в котором сознание и чувство этой ограниченности не довольно восполнялись живительным началом веры; вера, признаваемая умом, призываемая сердцем, но не владевшая или всецело, не управлявшая волей, недостаточно освещавшая жизнь, а потому не вносившая в нее ни гармонии, ни единства… в этой двойственности, в этом противоречии и заключался трагизм его существования. Он не находил ни успокоения своей мысли, ни мира соей душе. Он избегал оставаться наедине с самим собой, не выдерживал одиночества и как ни раздражался “бессмертной пошлостью людской”, по его собственному выражению, однако не в силах был обойтись без людей, без общества, даже на короткое время.
Глава 2.
Натурфилософские представления Тютчева о мире.
Уже современники Тютчева называли его поэтом мысли. Действительно, Тютчев в своем творчестве выступает не только как большой мастер поэтического слова, но и как мыслитель. По отношению к Тютчеву мы вправе говорить не только о мироощущении, миросозерцании, но и о его мировоззренческой системе. Правда, она получила своеобразное выражение и воплотилась не в философском сочинении, а в полных художественного совершенства стихах. Философские мысли поэта, которыми проникнуты созданные им образы и картины, поэтические высказывания не представляют собой разрозненных тезисов, противоречивых обобщений, вызванных разными событиями жизни. В его поэтических философских созерцаниях и раздумьях есть внутренняя связь, а в стихах интенсивность философской мысли имеет определенную целенаправленность.
И тем не менее его стихи, конечно, не иллюстрация философских идей. Непосредственность эмоционального переживания находится в глубоком единстве с мыслью поэта. Тютчев “уходил” в своих стихах от жизни. Это казалось не справедливым, а между тем это в известной мере так, хотя Тютчева это вряд ли унижает. Тютчев действительно уходит много и много целеустремленно и последовательно. Это поэзия, освобождающаяся от всего эмпирического, житейского, затемняющего вычленение конечных проблем бытия. “Он, – заметил один старый критик, – как бы пришел к самому краю, загадочному первоисточнику вселенной. Он становился у самых границ доступного миропонимание и нашел такие слова, которые составляют предел того, что вообще может сказать о мире и о себе.” Лирику Тютчева обычно называют философской. Русская поэзия знает философские стихи, когда поэты (например, так называемые любомудры) прямо излагали свои воззрения, применяя их к конкретному случаю, иллюстрируя образами. Этого никак нельзя сказать о Тютчеве. Его стихи философичны только по проблематике, по глубине, по способности выйти к конечным вопросам бытия: жизнь и смерть, вера и безверие, хаос и космос. Но мысли и чувства поэта лишены абстрактности, их пробуждает только конкретная жизнь, и они высекаются со страшной силой, отзываясь захватывающим лирическим порывом. И никогда на нем не успокаиваются, рождая иной, подчас прямо противоположный. Его поэзия не информация о найденном, не провозглашение окончательных истин, не сообщение об итогах поиска, но сам неостановимый поиск.
Натурфилософские представления Тютчева о мире очень близки к религиозному миропониманию. И его стихах часто встречаются библейские мотивы, преобладающим и наиболее ярко выраженным является мотив конца света. Хотя Тютчев ее представляет себе бытие “Земля чуть – чуть по – иному, он “пророчит” многие вещи совершенно по – евангельски”.
До Тютчева к самым общим проблемам бытия вселенной поднимал гениальный Ломоносов, создавший образ цветущей, пирующей натуры и звездной бездны, окружающей землю. После Ломоносова проблемы, связанные с бытием мироздания, с большой художественной силой поставлены в поэзии Тютчева. Именно Тютчев целенаправленно и сосредоточенно художественно воплотил в своей лирике натурфилософские интересы русского и западноевропейского общества конца XIII начала XIX века.
Заслугой натурфилософов было осознание единства и целостности природы, взаимосвязи ее явлений, диалектики ее развития понимание связи человека с природой. Натурфилософия конца XIII начала XIX века повышала интерес поэтов к природе, побуждала к поэтически восторженному ее соображению воспроизведения красоты живых материальных природных сил.
Лирика Тютчева – лирика особая. Мы привычно связываем любую лирику с так называемыми лирическим героям, с ярко выраженной индивидуальностью. Лирика Лермонтова, или Блока, или Есенина – это прежде всего определенный психологический склад, своеобразная личность. Лирика Тютчева, в сущности, лишена такого индивидуального характера, да и стихи его чаще всего прямо не проецируются на биографию поэта. Герой тютчевской лирики – человек, еще точнее: человек в ней есть, но нет героя в привычном смысле этого слова. “О, нашей мысли обольщенье,/Ты, человеческое я”… – сказал Тютчев. Вот это “человеческое я” и есть герой тютчевской лирики. Его поэзия очень личностна: ее герой “я”. И без личностна: я – это не характер, не так называемый лирический герой.
Даже при тех или иных, пусть и очень конкретных приметах (“через ливонские я проезжал поля”), герой от социальной, психологической, исторической конкретности освобожден. Это индивидуальность вообще. Личность в поэзии Тютчева за весь род человеческий, но не род в целом, а за каждого в этом роде, или за род, распавшийся на каждого. Эта, может быть, самая личностная в русской поэзии лирика, выразившая самые глубины личной жизни и в то же время и для того – то освободившаяся от социальной, исторической, бытовой конкретности.
Поэзия Тютчева – это человеческое “я” со своими вечными последними вопросами перед лицом мира. Прежде всего перед лицом природы. Но тютчевская лирика, часто называется лирикой природы, отнюдь не просто лирика тех или иных пейзажей. В тютчевской поэзии, даже когда речь идет о локальной картине, мы всегда оказываемся как бы перед целым миром. “Уловить, – писал Некрасов, – именно те черты, по которым в воображении читателя может возникнуть и дорисоваться сама собой данная картина – дело величайшей трудности. Г. Ф. Тютчев в совершенстве владеет этим искусством”. Тютчев умеет за каждым явлением природы ощутить всю ее колоссальную и загадочную жизнь в свете дня и во тьме ночи, в страшном хаосе и в прекрасной гармонии.
Не остывшая от зною
Ночь июльская блистала…
И над тусклою землею
Небо, полное грозою,
Все в зарницах трепетало.
Словно тяжкие ресницы
Подымались над землею,
И сквозь беглые зарницы
Чьи – то грозные зеницы
Загоралися порой…
“Явление природы, – заметил тогда же по поводу этого стихотворения Дружинин, – простое и несложное, да сверх того взятое без всяких отношений к миру фантастическому, разрастается в картину смутного и как бы сверхъестественного величия”. Тютчев не стремится воспроизвести географически конкретный колорит места, он избегает поэтической детализации, направленной на реалистическое изображение частной картины природы. Его, как поэта, интересует бытие матери – земли в его главных наиболее общих проявлениях, земля, у Тютчева – как бы центр вселенной.
Глава 3.
Библейские мотивы в лирике Ф. И. Тютчева
Человек и природа, как правило, явлены в стихах Тютчева не только в целом, но и как бы в первозданности.
В стихотворении “Безумие”, например, пустыня предстает как извечная библейская праземля, праприрода:
Там, где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, –
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живет.
Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего – то ищет в облаках…
Его поэтическое сознание увлекают природные стихии, с которыми связанно существование земли: воды, огня и воздуха. Стихии, которые стояли у самых истоков создания мира по библии:
“И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И стало так. И создал Бог твердь, и отделил воду, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом”. …
“И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом в одно место и да явится суша. И стало так. И собрали воды под небом в свои места, и явилась суша. И назвал Бог сушу, землей, а собрание вод морями”.
(Бытие. 1гл.)
в особенности поэта влечет к себе водная стихия. Вода по его определению холодна, подвижна, изменчива, это беспредельная (“бездна”), живая и гармоническая стихия.
* * *
О смертной мысли водомет,
О водомет неистощимый;
Какой закон неистощимый
Тебя стремит, тебя мятет?
Как жадно к небу рвешься ты!…
Но длань незримо – роковая,
Твой луч упорно преломляя,
Сверкает в брызгах с высоты.
* * *
Певучесть есть в морских волнах,
Гармония в стихийных спорах.
* * *
В небе тают облака,
И, лучистая на зное,
В искрах катится река,
Словно зеркало стальное.
Вода – самая древняя стихия, волны пели еще у колыбели земли, в глубинах земли – вода (“ток подземных вод”), самая могущественная стихия. Конец жизни на земле означается ее победой: “все зримое покрою воды”. Вода у Тютчева получила определение “великой зыби”, она и благодатна для матери – земли, так как охлаждает ее и поит, давая жизнь, она же, в конце концов, и погубит землю, как было предсказано Иоанном.
Воде противостоит огонь. Он также и животворен и опасен для матери – земли. Если родина воды глубины земли, то родина огня – небо. У Тютчева небо – это “твердь пламенная” “небеса сияют”, освещенные огнем солнца. Огонь благодатен, он “родимый”, “живой”, так как дает свет, тепло и жизнь. Огонь проникает во все: в растения и человека, он горит в его груди, светится в глазах. Но огонь и злая стихия, это “злой истребитель”, “стихийная вражья сила”, он словно “кронный зверь” пожирающий все живое, все испепеляющий мертвящий.
С особенным благоговеньем поэт относится к воздушной стихии. Воздух – бездна, “бездна голубая” и “животворящая”. Воздух как река опоясывает землю и является условием жизни. Воздух – самая легкая и чистая стихия. У Тютчева эфир “чистый и незримый”, небо “чистое”. Легкая прозрачная стихия связывает все живое, вбирает в себя и распространяет проявления жизни, саму жизнь. Но и воздушная стихия может быть грозной: буря, ночной ветер, холодный ветер приближающейся зимы, зимний колючий воздух враждебны всему живому.
Природа бывает полна любви и неги:
Нам дальний мир, лишенный сил,
Проникнут негой благовонной,
Во мгле полуденной почил.
У природы есть свой язык. Ночью в саду говорит ключ, а ветер в бурю поет страшные песни. Весенние воды гласят: “Весна идет! Весна идет!” Весна хохочет в глазах земли, а та ворчит. Природа умеет и молчать:
Но твой, природа, мир о днях белых молчит.
С улыбкой двусмысленной и тайной…
Одним словом, природа у Тютчева – живой организм, чувствующий, ощущающий, действующий, имеющий свои пристрастия, подобно тому, как это бывает с людьми или животными. Но у Тютчева природа намного выше, природа – это высший разум, как создающий так и наказывающий, губящий, его оружие – это и есть стихии воды, огня, воздуха.
Глава 4.
Проблема разлада человека с природой
Природа у Тютчева – это Бог. Все беды человека с природой. Тема разлада с природой впервые наиболее определенно представлена в стихотворении “Итальянская villa”, где природа спит в блаженном сне, а в человеке течет “злая жизнь”. “Злая жизнь” разрушила гармонию природы. Причина разлада с природой заключена, во – первых в самом человеке. Не природа отвергает его, а он сам, погруженный в “злые” страсти человеческой жизни, не в силах принять в себя гармонический “благодатный” мир природы. Конец света в Апокалипсисе тоже связан с тем, что человек утерял истинную веру, союз с Богом, не соблюдал данных заповедей, вел грешную жизнь, идущую вразлад с волей Бога. Во – вторых, общий строй бытия природы таков, что живая индивидуальность выделена из него. Природа долговечна, а существование человека скоротечно, у природы свои закономерности жизни, отличные от человеческих.
Разлад с природой допускается и мыслится поэтом, но главный пафос его стихов – утверждение возможности смешения, благотворного, нравственно очищающего влияния природы на человека. Единение с природой представляется не как мгновенное состояние человека, а более или менее длительное: “Весь день в бездействии глубоком весенний теплый воздух пить”…, весенние единение с природой отнюдь не мгновенно. Когда финале стихотворения “Весна” поэт говорит о приобщении “человека к всемирной” жизни, “хотя на миг” он называет самый худший вариант слияния с природой только на мгновение, а идеалом его является постоянное и близкое, как бы внутренние общение с природой. В философской системе Тютчева на первое место выдвинут не само созерцающий дух, без которого материя мертва, как у Шеллинга, а напротив, материальная природа, с разрушением которой распадается сознание. В философской системе Тютчева подчеркнута значимость материального бытия природы и человека.
С особой силой трагические конфликты духовного существования современного человека проявились и запечатлелись в любовной лирике Тютчева: ведь и любовь оказывалась одним из проявлений столь близкой Тютчеву мятежной жизни – стихийной, по слову самого поэта, “роковой”. Любовная поэзия Тютчева – это целая повесть, в которой есть свои пролом и начала, взрывы и кульминации, хаотические брожения души и гармонические разрешения. Наконец, свои эпилоги. Вспомним хотя бы один из самых прекрасных, навсегда вместе с музыкой вошедший в наши души: “Я встретил вас – и все былое / В отжившем сердце ожило: / Я вспомнил время золотое – / И сердцу стало так тепло…”
Комментаторы и исследователи жизни поэта скрупулезно устанавливают реальные события и образы, стоящие за стихами (скажем, образ Амалии Крюденер, к которой обращены только что приведенные). Но об одном не сказать нельзя. В свое время, размышляя над судьбой русских женщин, Добролюбов процитировал “безнадежно – печальные, раздирающие душу предвещания поэта, так постоянно и беспощадно оправдывающиеся над самыми лучшими, избранными натурами” в России, стихи Тютчева “Русской женщине”:
Вдали от солнца и природы,
Вдали от света и искусства,
Вдали от жизни и любви
Мелькнут твои младые годы,
Живые помертвеют чувства,
Мечты развеются твои…
И жизнь твоя пройдет незримо
В краю безлюдном, безымянном,
На незамеченной земле, –
Как исчезает облак дыма
На небе тусклом и туманном
В осенней беспредельной мгле…
Тютчев совместил здесь космизм своей поэзии с живой человеческой судьбой. Тем не менее эта русская женщина все же не эта, не она, не индивидуальность – общая судьба русской женщины, но все же не данная судьба.
Лирика Тютчева – лирика больших обобщений – рождала и особый поэтический язык. Весь его стиль есть тоже результат ухода от всего житейского, натуралистического, бытового. Уже в прошлом веке Тютчева называли архаистом: столь необычными и высокими казались его стихи. Для тех задач, которые решал “на высоте” Тютчев, вырабатывался как бы особый язык. Тютчев здесь явление почти уникальное.
Для Тютчева, имеющего дело со всем миром, с целой природой, характерно стремление к большим обобщениям, к определению устойчивого, конечного, постоянного. Отсюда простота, первозданность, идеальность многих его эпитетов. Один из излюбленных тютчевских эпитетов “золотой”. Его эпитет, как и вообще почти любой тютчевский образ, фокусирует мир природы, устанавливает связь отдаленных вещей и явлений. Самые необычные комбинации типа “поющих деревьев” у Тютчева – результат ощущения единства мира природы, родства всего в нем.
Все справедливые слова о том, что Тютчев конечно, был человеком определенного времени и положения, оказался связан с философскими системами (например, Шеллинга) и историческими концепциями (скажем, славянофилов), многое объясняют и сами могут быть объяснены, но сути тютчевской поэзии они все – таки до конца не раскрывают именно потому, что Тютчев решает главные “проклятые”, “последние” вопросы, он навсегда интересен. Он оказывается современен для начала XIX века, как и для конца ХХ и начала ХХI. “Трудно принять историческую точку зрения на Тютчева, – написал еще в 1903 году один из историков русской литературы, – трудно отнести его творчество к одной определенной и законченной эпохе в развитии русской литературы. Возрастающий для нас смысл его поэзии внушает нам как бы особую, вне историческую точку зрения на него”. Сам этот “вне историзм” Тютчева, конечно, объясняется исторически. Тютчев оказался как бы поставленным вне истории, над временем, на сложнейшем историческом перекрестке России и Запада, судьей всего и человеком вообще. Все в его положении, образовании, связях и отношениях обеспечивало всеохватность и универсальность взгляда. В то же время именно в этом он выразился как русский человек и поэт с той отчаянной страстностью поиска конечных выводов, готовностью идти до конца, докопаться до корня, которые по разному проявлялись и у Толстого, и у Достоевского, и у других лучших русских писателей ХIХ века.
И именно движение самой современной истории – русской, всеевропейской, всемирной – неизбежно, но все сильней взывает к поэту такого глобального масштаба, как Тютчев, все более актуализирует его поэзию.
Заключение.
Все справедливые слова о том, что Тютчев конечно, был человеком определенного времени и положения, оказался связан с философскими системами (например, Шеллинга) и историческими концепциями (скажем, славянофилов), многое объясняют и сами могут быть объяснены, но сути тютчевской поэзии они все – таки до конца не раскрывают именно потому, что Тютчев решает главные “проклятые”, “последние” вопросы, он навсегда интересен. Работая над решением поставленных задач, мной были сделаны следующие выводы: во – первых, натурфилософские представления Тютчева о мире очень близки к религиозному миропониманию. В его стихах часто встречаются библейские мотивы, преобладающим и наиболее ярко выраженным является мотив конца света. Хотя Тютчев ее представляет себе бытие Земли чуть – чуть по – иному, он “пророчит” многие вещи совершенно по – евангельски. Во – вторых, его поэтическое сознание увлекают природные стихии, с которыми связанно существование земли: воды, огня и воздуха. Стихии, которые стояли у самых истоков создания мира по библии. В особенности поэта влечет к себе водная стихия. Вода по его определению холодна, подвижна, изменчива, это беспредельная (“бездна”), живая и гармоничная стихия. Воде противостоит огонь. Он так же и животворен и опасен для матери – Земли. Если родина воды глубины земли, то родина огня – небо. У Тютчева небо – это “твердь пламенная” “небеса сияют”, освещенные огнем солнца. Но огонь и злая стихия, это “злой истребитель”, “стихийная вражья сила”, пожирающая все живое, все испепеляющий мертвящий. Природа у Тютчева – это Бог. Все беды человека и человечества он видит в разладе человека с природой. Причина разлада с природой заключена, во – первых в самом человеке. Не природа отвергает его, а он сам, погруженный в “злые” страсти человеческой жизни, не в силах принять в себя гармоничный “благодатный” мир природы. Конец света в Апокалипсисе тоже связан с тем, что человек утерял истинную веру, союз с Богом, не соблюдал данных ему заповедей, вел грешную жизнь, идущую вразлад с волей Бога.
Он оказывается современен для начала XIX века, как и для конца ХХ и начала ХХI. “Трудно принять историческую точку зрения на Тютчева, – написал еще в 1903 году один из историков русской литературы, – трудно отнести его творчество к одной определенной и законченной эпохе в развитии русской литературы. Возрастающий для нас смысл его поэзии внушает нам как бы особую, вне историческую точку зрения на него”. Сам этот “вне историзм” Тютчева, конечно, объясняется исторически. Тютчев оказался как бы поставленным вне истории, над временем, на сложнейшем историческом перекрестке России и Запада, судьей всего и человеком вообще. Все в его положении, образовании, связях и отношениях обеспечивало всеохватность и универсальность взгляда. В то же время именно в этом он выразился как русский человек и поэт с той отчаянной страстностью поиска конечных выводов, готовностью идти до конца, докопаться до корня, которые по разному проявлялись и у Толстого, и у Достоевского, и у других лучших русских писателей ХIХ века.
И именно движение самой современной истории – русской, всеевропейской, всемирной – неизбежно, но все сильней взывает к поэту такого глобального масштаба, как Тютчев, все более актуализирует его поэзию.
Работая над решением поставленных задач, мной были сделаны следующие выводы: во – первых, натурфилософские представления Тютчева о мире очень близки к религиозному миропониманию. В его стихах часто встречаются библейские мотивы, преобладающим и наиболее ярко выраженным является мотив конца света. Хотя Тютчев ее представляет себе бытие Земли чуть – чуть по – иному, он “пророчит” многие вещи совершенно по – евангельски. Во – вторых, его поэтическое сознание увлекают природные стихии, с которыми связанно существование земли: воды, огня и воздуха. Стихии, которые стояли у самых истоков создания мира по библии. В особенности поэта влечет к себе водная стихия. Вода по его определению холодна, подвижна, изменчива, это беспредельная (“бездна”), живая и гармоничная стихия. Воде противостоит огонь. Он так же и животворен и опасен для матери – Земли. Если родина воды глубины земли, то родина огня – небо. У Тютчева небо – это “твердь пламенная” “небеса сияют”, освещенные огнем солнца. Но огонь и злая стихия, это “злой истребитель”, “стихийная вражья сила”, пожирающая все живое, все испепеляющий мертвящий. Природа у Тютчева – это Бог. Все беды человека и человечества он видит в разладе человека с природой. Причина разлада с природой заключена, во – первых в самом человеке. Не природа отвергает его, а он сам, погруженный в “злые” страсти человеческой жизни, не в силах принять в себя гармоничный “благодатный” мир природы. Конец света в Апокалипсисе тоже связан с тем, что человек утерял истинную веру, союз с Богом, не соблюдал данных ему заповедей, вел грешную жизнь, идущую вразлад с волей Бога.